Киммерийская крепость - Страница 116

К оглавлению

116

– Красавица, – он кивнул и взял следующий снимок. – Беру прикуп.

Некоторое Городецкий время цепко разглядывал оба фото:

– Ты смотри. Бывает же. Какое сходство.

– Всё? – с интересом спросил Гурьев.

– Нет, – буркнул Городецкий. – Не всё. Где-то я её видел. Где?

– Стареешь, секретарь, – вздохнул Гурьев, кивая на третий снимок.

Городецкий, коротко глянув исподлобья на Гурьева, поднял последнюю фотографию – и резко откинулся на спинку стула. Гурьев увидел, как натянулась у Варяга кожа на скулах. Городецкий сложил все три снимка в одной руке веером, словно карточную колоду, и смотрел на них минуты, наверное, две. Гурьев молчал. Даже глаза прикрыл.

Городецкий медленно, словно нехотя, сложил фотографии в конверт. И, зябко поведя плечами, проговорил:

– Вон зачем ты сюда рвался.

– Да если б я знал, зачем я сюда рвался.

– Но что-то же ты чуял.

– Не это. Не это, Варяг. Я до сих пор поверить не могу.

– Это точно?

– Это точно. Всё сходится – чуть ли не с точностью до часов и минут.

– А я-то думаю: за каким лядом тебе ермаковские показания вдруг понадобились. Пришлось тряхануть его как следует, чтобы правду сказал, наконец, мразь. Вот оно что. И дальше?

– Надо сказать ей.

– Спятил ты, что ли?! Советский ребёнок, комсомо…

– Не городи чушь, Варяг. Ничего в ней этого нет. Я её три с половиной месяца наблюдаю – каждый день. Это царская кровь.

– Дальше?! Что мы дальше с ней будем делать?!

– Это неверная постановка вопроса, Варяг. Верная будет такая: что она с нами захочет делать? Что захочет – то и сделает. Может и послать на все четыре стороны. А может – и нет. Вот если нет – тогда будем думать дальше. Царская кровь – это суд, Варяг. Суд окончательный, суд – на земле – последний. Как присудит, так и будет.

– Есть у тебя план – на случай «не пошлёт»?!

– Есть.

– Ага. Интересно. Ты Колчакову жену на этот предмет дёрнул?

– Да. Она её сходу признала. В общем, Варяг, готовься – сегодня вечером. Устроим маленькую пьянку по случаю окончания раскопок – и скажем. Войдём по самые ноздри.

– А Надя?

– Что – Надя?

– Наде – сказать?

– Ну, это ты, Варяг, сам решай. Надя – твоя жена, не моя. Но своей – я бы сказал.

– Ясно. Ну, тогда – по-семейному.

– Хорошая мысль.

В дверь постучали – осторожно, но нетерпеливо. Гурьев чуть повернулся:

– Войдите.

– Товарищи, – Герасимов не скрывал торжества. – Попрошу вас на место раскопок. Ознакомиться… с артефактами.

– Давайте посмотрим, – легко согласился Гурьев, поднимаясь. – Раз уж нашли что-то – взглянем, взглянем. Прошу, Алексан Саныч, прошу.

Герасимов сиял:

– Яков Кириллович, значение этой находки переоценить просто нельзя. Конечно, утверждать что-либо безоговорочно пока рано, но у древней легенды о гибели князя Святослава Игоревича от рук печенегов, князя Кури, вполне возможно – именно благодаря этим находкам – появятся веские археологические обоснования. Во всяком случае…

– Кольцо, Михаил Михайлович, – Гурьев протянул Герасимову сложенную лодочкой ладонь.

Герасимов запнулся на полуслове и, вынув футляр с кольцом из кармана, со вздохом вернул Гурьеву:

– Всё-таки – тоже в известном смысле артефакт, Яков Кириллович.

– Вот копию к делу и приобщите, – спокойно резюмировал Гурьев. – А колечко-то – моё, Михаил Михайлович. Семейная, можно сказать, реликвия. Сознавайтесь, голубчик. Зажилить хотели колечко-то? Ай-яй-яй, Михаил Михайлович, нехорошо.

Глядя на бутафорящего Гурьева, Городецкий покачал неодобрительно головой:

– И что? Столько лет…

– Да ладно вам, Алексан Саныч, – посмотрел на него Гурьев. – Ещё одна вложенная легенда. Умели предки тайны хранить, ничего не скажешь. Не то, что мы, нынешние: сейфы железные, грифовка – детский лепет, да и только.

– Ну, вы объёмы документации не сравнивайте, – мгновенно отреагировал Городецкий. – Так что ж там такое, Михаил Михайлович? Битва Святослава с печенегами, картина маслом?

– Вы напрасно так шутите, товарищи, – немного даже обиделся археолог, но всё равно – улыбнулся. – Сейчас сами увидите.

– Ну, сами над собой не пошутим – другой никто и не осмелится, – резонно заметил Городецкий. – Серьёзность тоже хороша, однако же – без чрезмерности.

Перед спуском в раскоп какая-то юная археологиня не выдержала:

– Оделись бы вы потеплее, Яков Кириллович, холодно же!

– Ничего, Оленька, ничего, – усмехнулся Гурьев. Больше, чем я сам себя заморозил, уже никому не удастся, подумал он. – Я справлюсь, спасибо.

Увидев, наконец, находки, Городецкий разочарованно пожал плечами:

– И всё?! Стоило ли из-за этого…

– Безусловно стоило, – тихо и уверенно произнёс Герасимов. – Стоило, товарищи. Стоило, и ещё как. Одно красное знамя с золотым соколом чего стоит. И сохранность, и всё остальное – стоило.

– Так что – это действительно череп? – Городецкий осторожно, надев нитяные перчатки, взял чашу в руки. – Топорная какая работа, – и усмехнулся собственному мрачному каламбуру.

Гурьев, надев такие же, взял меч. Меч ничем особенным не выделялся, разве что на крестовине и в навершии рукояти тускло отсвечивали в электрическом освещении пыльные, шлифованные – не огранённые – камни. Харалужный меч, франкского, каролингского типа: широкий клинок с долом, сантиметров восьмидесяти длиной. Меч сохранился практически идеально: ржавчины почти не было, несколько пятен – и всё. Клинок запущен, конечно, за столько-то лет, подумал Гурьев, но это – службишка, не служба.

116