Киммерийская крепость - Страница 144

144

Мама уезжала в госпиталь каждое утро, и частенько оставалась там и на ночь – это кроме дежурств, что были не так уж редки. Гур проводил теперь много времени с Мишимой – больше, чем с мамой. Ему уже исполнилось пять, и пришло время постигать воинские науки.

Гур воспринимал всё, как должное. Игрушки, Масленица, катание с горки? Всё это было, пускай и недолго. Ну, что ж. Он – буси, благородный воин, его отец – русский морской офицер, а Нисиро-о-сэнсэй, великий Воин Пути, научит его всему, что следует уметь самураю. И даже намного больше. Мама. Почему у нас такая карма, ты знаешь? Гур вздохнул. И Нисиро не знает этого тоже. Зато он знает, кажется, всё остальное. И это тоже – карма.

Москва. Май 1928

– Значит, это не из-за денег, – Ирина поёжилась и нырнула Гурьеву под локоть.

– Каких денег? – Гурьев чуть замедлил шаг.

– Ты же знаешь. Которые от бильярда.

– Нет.

– Всё равно. Мне страшно. Я никогда не говорила об этом. Я ужасно боюсь тебя потерять. И боюсь за тебя… Прости.

– Ерунда это, Ириша. Не стоит беспокойства.

– Я тебе сейчас не верю, Гур. Пожалуйста, остановись. Я не хочу, чтобы тебя убили.

– Ну, пулю на меня ещё не отлили пока, – Гурьев усмехнулся, впрочем, не слишком весело.

– Вот. Опять. Гур! Все несчастья только из-за денег, особенно когда их много!

– Это позиция человека, который не в состоянии заработать. Я так не считаю. Гораздо хуже, когда их нет. Поверь мне, я это отлично знаю.

– Гур. Ты меня слышишь?! Ради мамы, и если ты хоть чуть-чуть любишь меня – пожалуйста, не играй больше! Остановись.

– А что делать, Ира? Канавы рыть? Или закончить институт, как ты, чтобы потом получать двадцать пять в аванс и тридцать один в получку минус взносы и заём на индустриализацию? Я не хочу быть нищим. Мало того – я им не буду. Никогда.

– Гур! Гур, я не знаю, насколько это важно для тебя и думаешь ли ты об этом вообще. Понимаешь, мне – всё равно, нищий ты или нет. Ты просто ещё не нашёл себя. Своё дело, свою мужскую работу. Но если ты сейчас не остановишься, то потом уже не сумеешь. Тебе нужно подумать, всё взвесить, я ведь не тороплю!

– Ладно. Возможно, ты в чём-то права. Во всяком случае, я действительно обязан решить, что делать дальше. А этих денег, в общем, хватит надолго, так что время есть.

– А сколько там?

– Около двухсот тысяч.

– Господи Боже! – вырвалось у Ирины. – А можно их деть куда-нибудь?

– Что значит – «деть»? Выбросить, что ли?

– Нет, ну, зачем. В МОПР отдать. Или в Осоавиахим.

Гурьев хмуро посмотрел на девушку:

– Знаешь, по-моему, мы уже не раз и не два пытались начать этот разговор. И у нас как-то не очень получалось. Я обещал тебе, что когда-нибудь мы все обсудим. Хотя это вовсе не тема для беседы между близкими людьми. Так вот, я говорю тебе прямо: я не собираюсь строить коммунизм.

– Что?!

– У моих родных и предков наверняка было множество недостатков. Но сумасшедших среди них не было. Это я совершенно точно знаю.

– При чём здесь?..

– Помогать бедным и обездоленным – это замечательно, конечно. Но лозунг «долой богатых!» – далеко не самое лучшее знамя. И хотя я против лозунгов, как таковых, под словами «долой бедность» готов подписаться, не раздумывая.

– А разве…

– Нет. Это не одно и то же. К сожалению.

– Ты хочешь сказать, что всё, чему я учу…

– Ты не виновата. Но это всё – дерьмо. И участвовать в этой свистопляске – занятие, недостойное нормального человека.

– Гур, как ты можешь так говорить?!

– Я знаю, что говорю.

– Ты поэтому не вступил в комсомол?

– И поэтому.

– Гур. Не сейчас, но я постараюсь убедить тебя в том, что ты глубоко заблуждаешься. Нельзя за деревьями не видеть леса!

– Я еще и потому всегда избегал затрагивать эту тему, что боюсь убедить тебя в твоей собственной неправоте. Но это вторая причина. А первая – я не желаю, чтобы мы ссорились по такому идиотскому поводу.

– Ты считаешь…

– Да. И даже больше: я презираю все великие идеи, из-за которых этот мир так лихорадит, ради торжества которых он сходит с ума. Потому что из-за них люди не могут спокойно делать то, что они должны делать во все времена – любить друг друга, рожать детей, растить их. И, кстати, совершенно не за тем, чтобы какой-нибудь выживший из ума ублюдок ставил их к стенке лишь оттого, что они изволят думать не так, как ему кажется верным и правильным. Я, видишь ли, не верю, что человечество способен осчастливить злобный тип, ненавидящий ближнего за образ мыслей, отличный от его собственного. Если у этого злобного типа в голове вообще есть мысли, а не сборник цитат сомнительного качества. Я ненавижу тех, кто убил маму, за то, что они сделали это. Мне наплевать, что они думают по поводу переписки Энгельса с Каутским и думают ли вообще. Меня самого переписка этих двоих тоже совершенно не интересует, я не охотник читать чужие письма. Я хочу просто жить, понимаешь? Просто любить тебя. Я не хочу, чтобы мне мешали большевики, меньшевики, эсеры, белые, красные, зелёные и все остальные, одержимые непреодолимым зудом вечного переустройства мира, негодяи. Когда жить, если всё время бороться?! Я не хочу, чтобы мне указывали. Я хочу сам разбираться со своей жизнью, и мне наплевать на то, что эти громко называют «убеждениями». Я понимаю, что убеждения должны быть, но они должны быть простыми, Ира. Убеждения, которые человек обязан разделять, написаны ещё в Библии. С тех пор люди придумали много нового, но, к счастью, не придумали ничего умнее и правильнее. Ладно, хватит. Извини.

Гур, я тебя люблю. Я, наверное, ещё и потому так сильно тебя люблю, что ты совсем не похож на всех остальных, кого я знаю. Ты сам это всё понял? Да, впрочем, какая разница… Я, оказывается, абсолютно не знаю тебя. Ты старше меня, и поэтому мне с тобой не то, чтобы легко, а… Гур, это страшно – всё, что ты говорил. И ещё страшнее, если это правда.

144