Киммерийская крепость - Страница 32

– Да что это вы, в самом-то деле, – Гурьев приподнял правую бровь. – Она же ребёнок ещё!

– Ох, нет, – почти простонала Завадская, – ох, да нет же, голубчик, Яков Кириллыч, она совсем женщина! Вы думаете, я не понимаю ничего?!

– Так и я ведь понимаю – поверьте, ничуть не хуже.

– Ох, не знаю, не знаю!

– Я знаю. А что там за история с географией?

– Откуда вам известно?! – подозрительно нахмурилась Завадская.

– Мы случайно выяснили, что в табеле у нашего сокровища сплошные пятёрки – кроме географии. И прозвучала сакраментальная фраза – это личное. Остальное не составляет труда продедуктировать.

– Я не хотела бы сейчас в это углубляться. Это… Ничего серьёзного. Ну, почти.

– Почти? – оводом впился Гурьев. – Ага, как интересно. Дальше, пожалуйста.

– Яков Кириллович, я не собираюсь вам всё прямо сейчас рассказывать. Во-первых, совершенно не желаю портить настроение ни вам, ни себе!

Гурьев опять повторил этот странный птичий жест – чуть наклонил набок голову. Что-то было в этом наклоне, – опасное. Опасное – не по отношению к ней, Завадской, но… Это опасное сияние уверенной силы окружало её собеседника, словно невидимый ореол. Завадской снова – в который раз – подумалось: не может же это всё на самом деле?! Она поплотнее закуталась в свой платок. А Гурьев проговорил, пряча под прищуром серебряные сполохи в глазах:

– Мне невозможно испортить настроение, дражайшая Анна Ивановна. Я вообще не человек настроения, потому что оно у меня давно и бесповоротно испорчено. Вероятнее всего, навсегда. И если бы я вздумал жить в соответствии с таковым, то не гонял бы тут у вас чаи с бубликами, а находился совершенно в другом месте и абсолютно ином качестве. Так что покорнейше попрошу обрисовать драматургию. Можно штрихами.

– Язычок у вас, – почти непроизвольно отодвигаясь к спинке своего кресла, проворчала Завадская.

– Ну да, Анна Ивановна. Ну да. Сгораю в пламени любопытства.

– Ну, хорошо, – Завадская длинно вздохнула и покосилась на Гурьева. – Сама не знаю, чем вы так на меня действуете?!

Ох, я знаю, подумал Гурьев.

– А драматургия, как вы изволили это назвать, следующая. Даша пользуется со стороны юношей повышенным вниманием. Пока им не приходится столкнуться с её… э-э-э… темпераментом и требованиями. Результатом является почти всегда уязвлённое самолюбие, а утешаются многие весьма одинаково, то есть похвальбой о мнимых подвигах.

– Всегда мнимых?

– Всегда, – отрезала Завадская. – Всегда. А некоторые коллеги… Э-э-э…

– Склонны вашу точку зрения «э-э-э», – Гурьев покрутил пальцами в воздухе и улыбнулся. – Огласите, пожалуйста, весь список.

– Вам весело?!

– Неописуемо, – кивнул он.

– Почему?!

– Давненько не занимался такими смешными проблемами. Всё время руки в крови по локоть, знаете ли. С удовольствием примусь за это дело, засучив рукава и подоткнув обшлага чеховской шинели.

– Яков Кириллович, – Завадская покачала головой. – Вы всегда такой?

– Стараюсь.

– Сколько вам лет?!

– А в бумагах разве не указано?

– Просто поверить невозможно. Сто лет дала бы вам запросто. Я вас ощущаю как своего ровесника, а не…

– Ну, вам я бы даже шестидесяти не дал, – чарующе улыбнулся Гурьев. – Так что сто лет – это гипербола, вероятно. Я просто мимикрирую замечательно. Итак, мы собирались перейти на личности.

– Танеч… Татьяна Савельевна Широкова, обществовед. Ну, у неё с Дашей чисто женское соперничество за умы и сердца старшеклассников, так что… Она молодая и очень интересная женщина, – Завадская снова опасливо покосилась на Гурьева. – Замужем, муж её – второй секретарь горкома комсомола. Детей нет, ну, и отношения там… Сложные, одним словом. А вот Трофим Лукич… С ним не так-то уж…

– Тоже молодой и интересный? – Гурьев продемонстрировал одну из своих улыбочек.

– Если бы, – на лбу Завадской прорезалось сразу несколько морщинок.

– С этого места поподробнее, пожалуйста, – прищурился Гурьев.

– Трофим Лукич – секретарь школьной партийной ячейки. Преподаёт мало. Географию. Дети его… Не любят.

– Да и вы не очень.

– Яков Кириллыч, помилосердствуйте!

– Всё, всё, не буду. Неужто существует какое-нибудь постановление Политбюро в связи с поведением Чердынцевой? Не припоминаю, извините.

– Вы просто несносны.

– Этим и интересен, – продолжая сидеть, Гурьев умудрился шутовски поклониться.

– Ну, конечно. Enfant terrible. Как я сразу-то… Замечательное амплуа. Особенно на слабый пол действует!

– Вы удивительно, неподражаемо проницательны, Анна Ивановна, – притворно пригорюнился Гурьев. – Но вы же понимаете, это лишь тоненькая оболочка. А там, внутри, – ну, просто ох и ах!

– Прекратите же, в самом деле, – Завадская устало провела рукой по лбу. – Не пытайтесь эту роль перед Трофимом Лукичом представлять. Во-первых, не поймёт, а во-вторых, не оценит и станет вам учинять… несообразности.

– О. Вот так. Он и Даше учиняет? Несообразности?

– В некотором роде.

– Великолепно, – Гурьев на мгновение откинулся на стуле, затем подался вперёд, положил руки на стол, соединив кончики пальцев, больших и указательных, и просиял. – В высшей степени превосходно, должен заметить. Скучать не придётся. А это – главное, Анна Ивановна.

– Учтите, я не собираюсь вам потакать.

– Да куда же вы из колеи денетесь, – пожал плечами Гурьев.

– Яков Кириллыч. Вы… У меня даже слов нет. Вы кто, вообще?!

– Я тот, кто знает, чего хочет, и привык этого добиваться, – совершенно серьёзно сказал Гурьев. – И никто из принимавших мою сторону ещё никогда не пожалел о своём выборе. Никто и никогда, Анна Ивановна. – И опять улыбнулся: – Порекомендуйте мне домик где-нибудь на отшибе с пожилой и одинокой хозяйкой.