Киммерийская крепость - Страница 57

Через десять минут Кошёлкин открыл глаза и тихо спросил – дрожащим голосом:

– Это… что?

– Народная медицина, – вздохнул Гурьев. – Как голова, дядь Лёш?

– Как пробанили, – Кошёлкин повёл шеей из стороны в сторону, посмотрел на гостя, прищурился сердито: – Ты зачем Нине Петровне наврал?

– Это ты о чём, дядь Лёш? – Гурьев почти не играл удивление.

– Ты такой учитель изящной словесности, как я папа римский. Вот о чём.

– И на кого я похож? – с интересом посмотрел Гурьев на старого сыскаря.

– Ни на кого. Потому и спрашиваю.

– А что делать станешь, если не отвечу?

– Не знаю. Так кто ты такой?

– А ты как думаешь, дядь Лёш?

– Откуда мне знать. Только видно за версту, что птица ты такого высокого полёта – аж воздуха на этой высоте, почитай, нет уже вовсе.

– Так и видать?

– Так и видать. Да ты не печалуйся, сынок. Это уж никак не переделать. Тебя хоть дёгтем вымажи, в мешок сунь да в чулан спрячь – всё одно светить будешь, глазу больно.

– Это плохо. Плохо. Ну, да ладно. Уж как прорезалось.

Кошёлкин встал, прошёлся по хате. Гурьев им залюбовался невольно: ах, старая гвардия, есть ещё порох в пороховницах! Кошёлкин остановился, посмотрел на него:

– Ты чародей, что ли?!

– У тебя запас прочности потрясающий, дядь Лёш, – Гурьев улыбнулся. – Я только резонанс восстановил и стимуляцию нервной системы произвёл. Иного и не требуется твоему организму, чтобы в кондицию вернуться. Ты не пей больше, хорошо? Быстро спиться у тебя не выйдет, только желудок сожжёшь. А это так быстро не лечится.

– Скажешь, кто таков, или скамейкой тебя огреть?!

– Я подробностей рассказать тебе не могу, дядь Лёш. А своего ты во мне и без подробностей распознал. Зачем же тебе в нюансы погружаться?

– Это верно, – задумчиво сказал Кошёлкин. Он вернулся, сел снова за стол, выложил руки, сцепленные в замок, на скатерть. – Это ты верно заметил, Яков Кириллыч. Вот только не пойму я, откуда ты взялся? Не должно бы тебя быть, такого. Молод ты больно. Если б ты мой ровесник был, ну, моложе чуть, я б так не удивился. Уж больно ты зелен, для своего-то. Но свой, свой, тут уж ничего не попишешь, – и Кошёлкин улыбнулся отчаянно-молодо, показав жёлтые и ровные, целые, совершенно не стариковские зубы.

– Ну, тогда давай, дядь Лёш, побеседуем, пока хозяйка не вернулась да меня взашей не попёрла.

Он знал: никакой хозяйкой и не пахнет тут. Всё он знал.

– Нету у меня хозяйки, – нахмурился Кошёлкин. – И не было. Не болтай, будто нету глаз у тебя!

– А что ж ты, никогда и не предлагал ей руку и сердце, дядь Лёш? – оскалился в улыбке Гурьев. – Молодо-зелено, маменькой не велено. Это же всё давно позади, разве нет?

– Мадам Кошёлкина, – усмехнулся старик. – Каково звучит, а? Заслушаешься.

– Это же ерунда всё, – тихо сказал Гурьев. – Особенно теперь.

– А тебе что за дело?!

– А мне всё это так в глаза лезет, дядь Лёш, – Гурьев вздохнул. – Я отвожу, отвожу, а оно – лезет и лезет, проклятое.

– Тяжело тебе живётся, Яков Кириллыч, – криво усмехнулся старик. – Ты-то чего не остепенишься?

– Беда в том, дядь Лёш, – те, кто за нами бегают, нам сто лет не нужны. А те, без кого мы дышать не можем, в нашу сторону и не смотрят.

– Это кто ж такая, что в твою сторону не смотрит?! – удивился Кошёлкин. – Королева, что ли?!

– Почти угадал ты, дядь Лёш, – восково улыбнулся Гурьев. – Вот видишь, какие мы с тобой, – братья по несчастью, можно сказать. Так что давай друг за друга держаться. Авось удержимся, спина к спине, отобьёмся. А?

– Давай, излагай своё дело, учитель, – усмешка тронула тонкие губы Кошёлкина. – Раз пошла такая пьянка.

– Не знаешь ты, что за шпана тут куролесит?

– Шпана?! – безмерно удивился Кошёлкин. – Какая шпана?!

Гурьев обрисовал сюжет – коротко, в несколько предложений.

– Вон как, – Кошёлкин поскрёб переносицу. – Я тебе так скажу, сынок. Это – ерунда какая-то. По описанию твоему – Свинцов это, с сявками своими. А Свинцов – он у Ферзя на коротком поводке. Таком коротком, что без Ферзя шагу ступить не рискнёт. Понимаешь?

– А кто это ещё такой?!

– Неужто не слыхал?!

– Не слыхал, – покаянно вздохнул Гурьев. – Откуда мне в таких мелких делах разбираться, дядь Лёш? Ты же сам сказал – высоко.

– Контрабанда это. Серьёзная. А Чердынцев – видать, здорово ему дорожку перешёл. Про него-то ты точно слыхал.

О, да, подумал Гурьев. Про него – более, чем достаточно.

– И что?

– Эх. Что?! Ферзь это, вот что. Без меня завелась тут эта падаль.

– При тебе не завелась бы, – не то спросил, не то констатировал Гурьев.

– Отож, – Кошёлкин кивнул утвердительно. – Послушай-ка, сынок. А можно, я тебя спрошу кое-что?

– Конечно, дядь Лёш.

– А ведь тебе этот Ферзь – на один зуб. Скажешь, нет?

– Знаешь, дядь Лёш, – задумчиво проговорил Гурьев. – Я тебе так вот попробую объяснить. У строителей пирамид была такая интересная привычка – ловушки для будущих гробокопателей оставлять. Ну, например: поставят тумбочку посередине хода, а на тумбочке – золотая фигурка с полпудика весом. Стоит он, весь из себя такой, прямо в руки так и просится, – бери, не хочу. Ты его хвать – а он, оказывается, на педальке хитрой стоял. Отпустил воришка педальку – и поехали из стен жернова, да и осталось от нашего воришки одно мокрое место. Вот этот Ферзь, сдаётся мне, и есть такая фигурка. Даже имечко – вполне.

– Ишь, чего навыдумывали, поганцы, – усмехнулся Кошёлкин. – И на кого же такой капкан поставлен? Не на тебя ли?