Киммерийская крепость - Страница 91

Он засмеялся. Молодцы по правую и левую руку от бритого тоже заржали, довольные. Смейся, смейся, подумал Гурьев. Действительно, легавый. Да и то – бывший. Смейся, нелюдь. И я посмеюсь. Потом. Он улыбнулся:

– Ты, часом, сам не влюбился, атаман? Вот уж не ожидал, от такого человека. Но, на самом деле, – немудрено.

– Следи за базаром, учитель, – ощерился бандит с наганом. – Ты кому тычешь, ты?!

Гурьев медленно повернул к нему голову и удивился:

– А кто разрешал открывать рот? Николай Протасович?

Мужик с наганом вылупился сначала на Гурьева, потом – на Ферзя. И только потом, опомнившись, схватился за рукоятку оружия. Второй угрожающе подался в сторону Гурьева. Гурьев же, словно не замечая всего этого, снова обратил лицо к Ферзю:

– Так о чём это мы, Николай Протасович?

– О деле, – кивнул Ферзь. – Только за базаром следить всё одно полезно.

– Стараюсь, – скромно потупился Гурьев. – Стараюсь, Николай Протасович. Но я же с тобой разговариваю, а это, – он чуть кивнул в сторону «стрелка», – с чего раскрякалось?

– Ну, ты, бля!!! – бандит вырвал из-за пояса наган и направил на Гурьева ствол. И тупо уставился на свою – пустую – руку.

– А почему мушка не спилена? – поинтересовался Гурьев, откидывая барабан непонятно как перекочевавшего к нему револьвера, высыпая патроны себе на ладонь и опуская их в вазочку из-под варенья.

– Чё?! – хрипло спросил бандит, переводя ошалелый взгляд с Гурьева на Ферзя.

– Когда я тебя буду этой штукой в очко пялить, – ласково пообещал Гурьев, покачивая стволом из стороны в сторону, – узнаешь, «чё». – И кинул револьвер бандиту назад: – Спрячь керогаз, бык картонный. Николай Протасович, мы будем с тобой беседовать или продолжим железками перебрасываться?

Повисла пауза. Гурьев ждал. Ферзь, посопев еле слышно, кивнул своим шестёркам:

– А ну, оба. Идите, курните чуток.

Оба бандита, как будто нехотя, поднялись и двинулись в противоположный конец зала, озираясь на хозяина и странного гостя.

– Ну. И кто ж ты такой? – спокойно удивился Ферзь. – Кто ж ты такой? Крутой, как я погляжу. Тебя чему в институтах учили? Взрослым, уважаемым людям – «вы» положено говорить.

– Вот мне и говорят, – кивнул Гурьев. – На «ты» со мной только близкие люди. В общем, ты определись, Николай Протасович. Или «ты», или «вы». А можно просто – по имени-отчеству. Яков Кириллович.

– Яков Кириллович, – Ферзь усмехнулся, продолжая Гурьева настороженно, но без страха изучать. – Ну. Так кто ты такой?

– А ведь ты не знаешь, – посетовал Гурьев. – И даже тебе любопытно. Неужто тебе не докладывали?

– Ты учти, учитель…

– Я не учитель, Николай Протасович, – мягко перебил его Гурьев, – я наставник. Это, в общем, разные вещи.

– Говори, кто такой.

– Интересно, правда? – Гурьев усмехнулся. – Для старого боевого товарища – слишком молод. А для молодого щегла – слишком хорош.

– Хватит.

– Ну, хватит – так хватит. То, что ты обо мне знаешь – ничему не верь. Работы в крепости видел?

– Ну. И тебя там видели. Дальше что?

– Продай мне девочку. Я понимаю, что слово назад не возьмёшь, авторитет нельзя ронять. Мне таких вещей объяснять не нужно. Так что?

– Сколько?

– Полпроцента.

– Чё?!?

– Полпроцента, Николай Протасович. Это такие деньги, – Гурьев закатил глаза и покачал головой. – Ну, мне нет никакого резона с тобой воевать, Николай Протасович. Вообще никакого. У тебя свои дела, у меня свои. Это у моряка песни революционные в башке звенят, а мы-то с тобой – взрослые люди. Я знаю, ты в городе порядок навёл, шпану прищучил. Это дело правильное. Большое тебе за это человеческое спасибо. Хочешь, могу к ордену представить. За трудовые заслуги. А девочку продай.

– А что, не помешает мне орденок, – усмехнулся Ферзь. – Уважают у нас орденоносцев. А ты не молод ли, часом, такими понтами кидаться?

– Я молод, для чего надо. А для чего надо – стар. Ты же сам сказал – хватит. Будем торговаться, или что?

– Зачем тебе бикса?

– Фу, Николай Протасович. Ты же серьёзный, авторитетный человек. К чему эти глупые детские слова? Тем более, ты ни разу не чалился, зону если и топтал – так только в форме, в предбаннике. Или у кума в кабинете.

– Много знаешь. Бессонница не мучает? Меньше знаешь – крепче спишь.

– Так а я о чём? – светло улыбнулся Гурьев.

– Что ты там копаешь? Там нет ничего. Давно всё перерыли.

– А я глубже копаю, Николай Протасович. Очень, очень глубоко. И там, где я копаю – всегда что-то есть.

Всегда, подумал Гурьев. Всегда. И клад я уже нашёл. Только клад этот по карманам не рассуёшь, в Румынию или Турцию не сплавишь.

– И сколько это?

– А я не знаю. Знаю, что много. Очень много. Поэтому и говорю – полпроцента.

– Это не разговор. Половина. И сто тысяч.

– Сто тысяч? – удивился Гурьев. – Да это ж грабёж. Ну, впрочем, в сравнении с теми полпроцента, о которых я веду речь – это так, на булавки. А почему – сто? Это за шаланду потопленную, что ли?

– Мне так хочется.

– Я понял. Денег не будет, Николай Протасович. Бюджет прописан, я такую сумму изыскать просто не могу – нужны серьёзные обоснования.

– Какой ещё бюджет?!

– Ну, Николай Протасович, – Гурьев поднял температуру удивления на несколько градусов. – Это же государственное дело. У меня есть, конечно, определённая степень свободы, но после находки, а не до.

– Нужна девка – найдёшь деньги. Сто тысяч. Я сказал. А клад выкопаешь – тогда посмотрим на твои – скажем, десять процентов. Раз дело государственное.