Киммерийская крепость - Страница 106

К оглавлению

106

Гурьев долго рассматривал фото. Потом спросил тихо:

– А это у тебя откуда, капитан?

– Нашёл, – усмехнулся Чердынцев.

– Ты спятил, – покачал головой Гурьев. – Такое с собой в карманах носить?! Ты точно спятил. Псих. А если б кто увидел?

– Никто не увидел, – Чердынцев снова опустился на стул.

– Псих, – спокойно констатировал Гурьев. – Псих клинический и неизлечимый. Ладно. Дальше.

– Куда уж дальше, – криво усмехнулся Чердынцев.

– То есть тогда ты и поверил.

– Почти. Потому что… Да как же можно в такое поверить?! Если это всё правда – никогда не прощу себе. Надо было… А, к чёрту!

– Это правда, капитан, – вздохнул Гурьев. – А туда, куда ты сказал – не надо. Не надо.

– Откуда ты можешь это знать, – Чердынцев сильно запрокинул голову и со свистом втянул в себя воздух. – Откуда тебе-то это знать, если я и сам?!

– Я знаю.

– Откуда?!

– Чердынцев, – Гурьев поставил локти на стол, положил подбородок на сцепленные пальцы. – Ты хоть понимаешь, что ты сделал, Чердынцев?!

– А что я такого сделал? – Чердынцев усмехнулся. – Во-первых, я не знал. Во-вторых, не поверил. А если бы даже знал и поверил?! Когда она… когда её не стало, я думал, я сдохну. Я выскребся только из-за Дарьи. Когда Дарья подросла, я только тогда… засомневался.

– Почему засомневался? Если не поверил?

– Почему, почему, – буркнул Чердынцев. – Ты на неё, на Дарью-то, посмотри. Сам говоришь.

Гурьев налил себе и ему по полной рюмке:

– Ясно. Скоро я тебе многое объясню. Не всё, но многое Давай вздрогнем, капитан. За наших любимых.

Они выпили, по-прежнему не чокаясь. Гурьев громко поставил свою рюмку на стол:

– Твоя сверстница. Значит, младшая. Анастасия.

– Аня…

– Как ты там вообще очутился?

– Да меня в разведку послали.

– Одного?!

– Какой там одного, – сморщился Чердынцев. – Я же салага тогда был, вообще необстрелянный. Отбился, заплутал в лесу этом проклятом! Пока не догадался конику своему довериться. Вот и вышло всё, – видишь, как.

– За белых и за красных, капитан, – Гурьев поднял рюмку. – И какого же, спрашивается, рожна, а?

– Это точно, – Чердынцев опрокинул в себя спиртное, зажмурился. – Только не думалось тогда об этом. Я ведь потом почти поверил в сказки. Ну, потом, позже гораздо. Я ведь совсем зелёный был. Это теперь…

– Да ладно, – беспечно отмахнулся Гурьев. – И посерьёзнее тебя персонажи оттопыривали щёки и надували жилы на лбу, толкуя о торжестве великих идей, ради которых никакой крови не жалко. Почему ты из Директории ушёл?

– А ты бы видел, что они там творили, – побагровел Чердынцев. – Пороли народ деревнями! Казаков! Это казаков-то?! Хлеб отбирали! Заложники! Белое дело, – он усмехнулся зло. – Кто же так закон и порядок наводит?! Да и вообще. За старое взялись. Солдат по зубам, мобилизация… Голубая кровь, белая кость. Тоже мне! Просрали Россию, всё за своё держались, за старое! А ему не было уже хода, некуда было дальше на старом, понимаешь?! Я же помню, как меня в гардемарины брали. Сколько Беклемишеву порогов обивать пришлось. Рылом не вышел. Думали удержать. Ты не помнишь, а я многого не понимал тогда. И сейчас далеко не всё понимаю.

– Это правильно, капитан. Не всё.

– Погоди, – Чердынцев налил себе и Гурьеву, прежде чем поставить бутылку на стол, зачем-то посмотрел её на просвет. – Это всё ерунда. И она там оставалась. Уже у красных в тылу. Я тогда не думал о красных и белых, понимаешь? Я о ней думал. О том, что я ей обещал. На целом свете одна-одинёшенька. А красные-белые… Ерунда это всё, Яков. Теперь – ерунда, понимаешь?!

– Понимаю, – Гурьев оценивающе – снова, как будто впервые – быстро и коротко взглянул на Чердынцева. – Знал бы ты, как я тебя понимаю, завыл бы. Значит, Дарье ты так ничего никогда и не говорил?

– Говорил – что?

– Про царскую кровь, капитан. Про царскую кровь.

– Что я, психический?!

– Есть немного, – кивнул Гурьев. – А что говорил?

– Ну, что. Да ничего, в общем, не говорил. Говорил, что из Питера. Про дворян. Рассказывал. Про жизнь прежнюю. Немного. Ну, вообще. Осторожно, сам понимаешь. Да и всякого в ней, в той жизни, хватало! Как в любой. Как всегда. Да что я, ненормальный?! Она бы меня первая психом сочла бы!

– Ох, нет, Чердынцев, – Гурьев покачал головой. – Нет. Она не такая. Я, когда впервые твою дочь увидел, сразу понял, что дело нечисто. Но такого?! Такого я даже вообразить себе не мог. Я точно ведь знал, что их всех убили. Этот подонок так гладко рассказывал.

– Кто?! – взвился Чердынцев.

– Кто, – усмехнулся Гурьев. – Ермаков, кто.

– Какой… Какой ещё Ермаков?! Ермаков?

– Один из этой весёлой компашки, – Гурьев снова наполнил рюмки. – Из расстрельной команды. Очень любил в картишки. Проиграл мне историю. Я тогда тоже мальчишка ещё был совсем, но уже жутко любопытный. Как он рассказывал! Они пьяные были все, капитан. Причём настолько, что вообще плохо соображали, на каком они свете. Ну, понятно, – такой ужас на трезвую голову утворить довольно сложно. Так что я всю повесть знаю в подробностях. Думал, что знаю. А оно видишь, как оказалось. Куда меня колечко-то завело.

Да, подумал он, действительно – завело колечко. Завело всё, закрутило. Когда б вы знали, дамы и господа, из какого ничего вырастает нечто. Кольцо принёс Городецкий в самом начале тридцать седьмого. Буднично – принёс, положил на стол. Вот, мол, забирай. Обещал, что найду – нашёл. Что сделал Городецкий с Глебушкой Бокием, чтобы тот отдал кольцо, Гурьев никогда Варяга не спрашивал. Ну их, всех – к бесам. Которых они вызывали. Всё надеялись раздуть пожар мировых революций. А хоть и с бесами – что с того?! Вот вам пожар. Получите и распишитесь. Сами сгорели – без остатка. Так всегда бывает с теми, кто путается с бесами. Потому что бесы – они только всё путают. Ничего не могут больше. Совсем ничего.

106