Киммерийская крепость - Страница 134

134

Кровь бросилась Ирине в лицо. Она прижала ладони к щекам:

– Боже, что ты говоришь…

Но Гурьева уже невозможно было остановить – он даже не говорил, а тихо рычал:

– Право владеть оружием – такое же неотъемлемое право свободного человека, как есть, пить и дышать. Если власть запрещает гражданам иметь оружие – значит, она, власть, злоумышляет против граждан, которым призвана служить. Кому в рабоче-крестьянском государстве дарована привилегия владеть оружием? Крестьянам? Черта с два крестьянам. Рабочим, может быть? Ишь, чего захотели, ихое дело – стоять к топке поближе, загребать побольше, кидать поглубже и отдыхать, пока летит. Только «слуги народа» ходят с браунингами в карманах, только охрана их с наганами и винтовками, пушками и пулеметами, танками да самолетами, – цыть, пся крев, черная кость! Мы наш, мы новый, – Он перевел дух. – Я сам себе оружие, мне не нужны огнестрельные протезы, чтобы защитить себя и тех, кто мне дорог, – и тебя в том числе. Меня не зажмешь так легко, как работягу на фабрике или крестьянина на земле, я такой могу вставить фитиль с дымом и копотью, что никому не покажется мало, – он вдруг прокрутил револьвер за скобу спускового крючка с такой скоростью, что тот превратился в сверкающий диск; и, остановив это жуткое вращение, невероятным, словно за миллион раз отработанным до полного автоматизма, движением асунул оружие сзади под пиджак, за брючный ремень. – Чёрт, девочка моя, прости, я же сказал – я не в форме и не в настроении. Но всё равно – каким же мусором у тебя набита голова, просто с ума сойти.

– Я боюсь тебя. Такого – ужасно боюсь. Ты чудовищные вещи говоришь… Я не знаю, как это назвать!

– Никак не называй. Нашли мы с тобой тему для бесед, тоже мне. Пойдем лучше, перекусим.

– Гур!

– Я уже скоро восемнадцать лет Гур. И я больше не хочу пережевывать политическую жвачку. Потому что я… Чёрт, зайчишка, действительно довольно. Давай не будем ссориться. Я просто обещаю тебе, что когда-нибудь мы обязательно всё обсудим.

– Всё?

– Всё.

– Слово?

– Да.

– Хорошо. Тогда идем ужинать.

* * *

Вернувшись в Москву, Гурьев, проводил Ирину и целый день бродил один по городу. И вернулся домой лишь под вечер. Когда он вошел в комнату, мама сидела за швейной машинкой в круге света, отбрасываемого настольной лампой. Повернувшись на звук его шагов, она облегченно улыбнулась и, убрав со лба волосы, отложила шитьё:

– Гур, это ты, слава Богу! Я уже начала волноваться.

– Я в порядке, мамулечка.

Она внимательно всмотрелась в его лицо, и вновь в глазах её плеснулось беспокойство:

– Нет. Что с тобой?

– Ты только не волнуйся. Это имя – Полозов Константин Иванович…

Мама поднялась стремительно, не дав Гурьеву закончить фразу и оттолкнув столик со швейной машинкой так, что тот ударился о стену:

– Ты… Боже, он что – жив?!? Ты… ты видел его?!?

– Да. Он остался в живых вместе с еще пятью матросами, был в плену. Он узнал меня, когда я в книжках копался, на набережной, помнишь, – это у канала Грибоедова.

– Как раньше.

– Да. Совершенно как раньше. Он… Сказал, что я очень похож на отца.

– Это правда, – мама снова опустилась на стул, закрыла глаза ладонью. – Он… Он что-нибудь…

– Он передал браслет. И «наган».

– Браслет? Ах, этот… Погибаю, но не сдаюсь, – мама попыталась улыбнуться дрожащими губами. – Погибаю, но не сдаюсь, да, они были такими – и Кир, и Котя, и Воленька Коломенцев. Неужели он жив? Неужели?

– Коломенцев? Это второй папин друг?

– Они даже за мной ухаживали втроём. Ну, в шутку, они же всё понимали. Гур, подожди, – мама подняла голову, – ты сказал – «наган»?

– Да. За тренировочный поход. Наградной, я его прекрасно помню, и ты сама мне рассказывала.

– Да, да, я помню, помню тоже. Где… они?

Он выложил ей на колени браслет из кармана и вытянул из-за спины револьвер. Мама покачала головой:

– Вот уж не думала, что ты такой дурачок еще у меня. Разве можно ходить по городу с пистолетом?

– Это не пистолет. Это револьвер. Он даже не заряжен. И это говоришь ты, жена русского морского офицера?!

– Я думала, Нисиро окончательно выколотил из твоей головы романтические бредни. Оказывается, даже ему, с его чудовищным терпением, это не под силу. Что уж тогда говорить обо мне, – Она вздохнула и осторожно взяла в руки «наган». – Я скажу тебе, Гур. Возможно, тебе это не понравится, но я скажу. Ты такой же, как твой отец. Но Кир, когда мы встретились, был уже по-настоящему взрослым. И ему это не понравилось бы. А дедушка назвал бы это просто – «фигли-мигли». У нас в семье никогда не жаловали дешёвку.

– Ты не понимаешь. Это – Оружие Отца. Слышишь, мама?!

– Пожалуйста. Но не нужно нарываться на неприятности. Ничего не говори сейчас, но сделай выводы. Я не так уж часто прошу тебя о чём-то.

Гурьев вдруг улыбнулся, шагнул к маме и, наклонившись, поцеловал ее в лоб:

– Хорошо, мама Ока, я буду снова правильный. Очень скоро.

– Он рассказывал еще что-нибудь?

– Нет. Почти ничего. Важного, я имею ввиду. Сказал только, что у него процесс в легких.

– О, Господи!

– Я сказал, чтобы он написал тебе.

– Мы должны пригласить его.

– Я уже сделал это, не беспокойся.

– Он такой был трогательный, со своей бородой, которая едва росла. Я дразнила его ешиботником, он страшно обижался. Господи, Гур, неужели это все было когда-то?! А как ему удалось сохранить… что от Кира… Ты не спросил?

– Мне кажется, что я не имею на это права. Если ты захочешь, спросишь его сама. Мама Ока, с тобой все хорошо?

134