Киммерийская крепость - Страница 54

Они выпили. Гурьев почувствовал, что Шульгин не опьянел, а как-то отмяк чуть-чуть. Гурьев знал об этом чувстве – когда мир вдруг кажется добрее, вовсе не будучи таковым, умел его видеть, хотя сам не испытывал: на него спиртное не действовало вообще никак – в принципе. Мог пить его, как воду, и, по необходимости, изображать – натурально, как всё изображал, бутафоря – любую степень опьянения. Он разлил по рюмкам остатки коньяка:

– Давай, боцман, кое-что проясним. Во-первых, ты меня по всем статьям устраиваешь, кроме одной: терпения у тебя – ни на грош, поэтому не обессудь – буду тебя воспитывать. Во-вторых, мне не до Маслакова. Пока.

– Он и твой теперь, не думай.

– Пускай, – легко согласился Гурьев. – Но это совершенно не значит, что я буду с ним воевать. Я хочу, чтобы вы с ним сами воевали. А моё дело – оперативное и стратегическое прикрытие. И я очень хочу, чтобы ты одну важную вещь себе уяснил, Денис: я могу справиться с Маслаковым. Но я не буду этого делать. Это должны будете сделать вы. Сами. Ну, а если он мне начнёт мешать работать – разберёмся, боцман, не дрейфь.

– Что значит – «тебе мешать», «разберёмся»? Как это, интересно, ты собираешься с ним… разобраться? Он же член бюро горкома! А нам как прикажешь с ним воевать?!

– Жил такой еврейский царь очень давно, Соломон, может, слышал? Так он говорил, что неприятности надо переживать по мере их поступления. Чем мы и станем заниматься. Не возражаешь?

– Ну, добре, – Шульгин потряс головой. – Я, конечно, разгрызу со временем твои загадки, Кириллыч…

– Не сомневаюсь, – усмехнулся Гурьев. – А пока ты не приступил к этому захватывающему дух процессу, расскажи мне оперативную обстановочку, как ты её себе представляешь.

– Так ты лучше спрашивай, Кириллыч.

– Да? Хорошо. Давай тогда с Дарьи начнём.

– Всё ж таки… Ох, Кириллыч!

– Допёк ты меня своими инсинуациями, Денис, – нахмурился Гурьев.

– Чем?!

– Ничем. Любовь у меня с другой, а спать я стану с третьей, пятой и десятой. И с двадцатой. Так, что у тебя в глазах полное северное сияние наступит. Понял?

– Ну.

– А Дарья – алмаз, какой тут у вас непонятным совершенно мне образом произрос, и заниматься я с ней стану очень по-настоящему. Пока бриллиант не получится. А там будет видно, как прорежется, так прорежется. Уж всякой шпане и соплякам она точно не достанется, это я тебе обещаю.

– Это она и без тебя сможет, – пренебрежительно махнул рукой Шульгин. – Я хоть и малограмотный, а не дурак. Ты это… Вполне! Да и понимаю, чем она тебе глянулась. Девка характерная, яркая, соплякам не чета и не ровня.

Кажется, не ошибся я в тебе, боцман, с радостным удивлением подумал Гурьев. И приподнял брови:

– Не ровня, говоришь? А вот с этого места поподробнее, пожалуйста.

Шульгин смотрел на него недоумённо. Да ведь не может он ничего знать, подумал Гурьев. Если кто и знает что-то, так уж не он наверняка. Ой, моряк, что ж ты так долго плаваешь-то. Ну, доберусь я до тебя, так тряхну – не обрадуешься.

– Не ровня – и всё! А что это значит – не спрашивай, – Шульгин засопел. – Я так кругло, как у тебя получается, не умею.

– Это ничего, боцман, – Гурьев усмехнулся. – Как говорили древние, умному – достаточно. Ты Чердынцева знаешь?

– Знаю, – кивнул Денис. – На моих глазах, можно сказать, вырос. Он всегда морем бредил, в гардемарины ушёл, как вот взяли его туда.

– Что значит – «взяли»? – «удивился» Гурьев затем, чтобы подогреть у Шульгина интерес к подробностям.

– Ох, Кириллыч. Это тоже – такая история! Мишка из казаков, вообще-то. Сиротой совсем по малолетству остался, его к себе Беклемишев, кавторанг Беклемишев, что седьмой береговой батареей в Севастополе командовал, усыновил, можно сказать.

– Какой батареей? – переспросил Гурьев.

– Седьмой, – непонимающе уставился на него Шульгин. – А что?

– Ничего, ничего, – ласково сказал Гурьев. – Ты шпарь вперёд, Денис, это так просто. Интересно.

– Ну, в общем. Семья у Беклемишева здесь жила, в Сурожске. Очень Мишка с его сыном дружил, годки они были. Вот Беклемишев и ходатайствовал, чтобы Мишку в гардемарины взяли. Ну, знаешь, германская уже шла вовсю, так что не особо там, видать, в Петрограде кочевряжились. Снова тут в двадцать втором появился, вскорости, как беляков в море скинули. Со своей Анечкой. В чём душа-то держалась, прости Господи! Но такая красоточка, – закачаешься.

– Она тоже местная? – запустил крючок Гурьев.

– Нет. Из этих она. Из бывших.

– Из каких таких бывших? – Гурьев приподнял брови.

– Кириллыч, – Шульгин мотнул головой, усмехнулся, почесал за ухом, – ни дать ни взять, огромный добродушный медведище. – Не напроверялся ещё?

– Поехали дальше, – согласно кивнул Гурьев и улыбнулся.

Бывших, подумал он, сатанея. Бывших. Бывших так давно и канувших столь бесповоротно, что кажется, и не бывших вовсе. Бывших. А мы – настоящие?!

Шульгин посмотрел на него, вздохнул:

– Ну, понятное дело, никто про это не заикался, но дураков-то нет! Где уж он её откопал, не знаю, а только она от него ни на шаг не отходила. Как он в море выйдет, так она на набережной каждый вечер, смотрит, смотрит… Чумовая девка. Дашка – в неё. Такая любовь, командир. Аж завидно.

– Ясно, – Гурьев кивнул так, словно ему и в самом деле всё было ясно. – Столько лет прошло. Чего не женится он?

– Сравнивает, – вздохнул Шульгин. – Михаил – что надо мужик. И моряк от Бога. Поэтому и с начальством не ладит. А с бабами – дело такое, – сам знаешь.

– Знаю. Что за шпана это к девочке прицепилась, какие мысли?